Эдем, Эдем, Эдем - Страница 2

Вместе с тем, с какими бы формальными сложностями это не было сопряжено, публикация этого текста крайне важна, ибо какие бы критические и теоретические споры он ни порождал, сам этот текст никогда не перестанет очаровывать: не поддающийся классификации и ускользающий от определений, он является в высшей степени новаторским и возвращает нас к истокам письма.

3. Филипп Соллерс 17.. (19..)

(несколько мыслей по поводу)

...

«Нет ничего более прекрасного, более великого, чем секс, только в нем и следует искать надежду на спасение».

Сад, письмо к жене (Винсен, 25 июня 1783)

0. — Париж, 1969: царство буржуазии, все еще временно господствующей, окончательно прогнило; ее идеология обречена. От этого борьба не станет менее длительной и упорной.

1. — Эдем, Эдем, Эдем: ни на что подобное со времен Сада еще никто не отваживался. А это значит: теперь появилась историческая возможность полностью покончить с чтением Сада; начинается совсем другая история, не та, где Сад обозначил точку радикального сдвига; Эдем, Эдем, Эдем необходимо читать иначе, уже никак не соотнося с Садом.

2. — Можно предложить кое-какие даты: в них мы могли бы разглядеть самые общие черты аналитической истории того, каким образом начали описывать секс, отсекая тем самым изнанку всех наших дискурсов. Например, 1783 год, совершенно очевидно, является годом незримого буржуазного революционного переворота, и одновременно, абсолютно непостижимого несокрушимого письма де Сада. Но кто в тот момент был в состоянии все это проартикулировать? Никто. Впрочем, речь здесь идет только о том, чтобы высказать некоторое предположение, что и в наши дни (1970), когда рождаются эти строки, мы, вполне возможно, понимаем далеко не все, однако факт прерывистой продолжительности совершающейся революции — на сей раз она отказалась от какого-либо сюжета и переродилась в массовую — и материалистического письма, которое дублирует ее все более сознательно, снова подводит нас, правда, несколько иным образом, к ситуации исторической неизбежности. Текст Сада, таким образом, лучше всего было бы разместить на самом краю предыдущего временного кольца, которое в данный момент уже почти замкнулось. Другой пример. Можно считать, что чтение Сада было начато лишь в 1931 г., когда Морис Эйн написал: «Стоит пожалеть тех, кто в правильном стремлении к самому жестокому анализу бытия способен или сознательно желает обратить внимание лишь на непристойности, соответствующие их уровню развития. Естественно, грубый луч, брошенный в самые интимные уголки того, что обычно принято называть душой, должен казаться им еще более невыносимым, чем мягкий свет психоаналитических концепций». Само собой, эта фраза уже давно устарела. Следует избегать всего, что могло бы отослать Литературу к «бытию». Впрочем, психоанализ, кажется, снова становится целью обычных ожесточенных нападок. В то же время кого в наши дни, после книги «Эдем, Эдем, Эдем» надлежит жалеть?

3. — Еще одна иллюстрация: уже более близкий нам Бланшо пишет: «В лице Сада — а его фигура наводит на самые парадоксальные размышления — мы имеем первый пример (однако был ли второй?) того, как манера письма, свобода письма, может вдруг совпасть с реальной свободой, когда та переживает кризис и в истории появляется вакантное место». От себя добавим, исключительно для тех, кто способен это понять: текст, подписанный Пьером Гийота, появился во Франции в 1968 году не случайно.

4. — Переплетение — история/литература (речь, естественно, идет не о какой-то абстрактной «литературе»). Ее основа: исторический материализм. Борьба классов и секс проходят через всю человеческую историю красными нитями. 1869: Песни Мальдорора. 1871: Парижская Коммуна. 1884: Происхождение семьи, частной собственности и государства, где Энгельс отмечает: «Мы движемся теперь ксоциальной революции, в которой современный экономический фундамент моногамии исчезнет точно так же, как и сопутствующее ей явление: проституция». Это переплетение порождает его учение.

5. — Не нужно забывать того, о чем нам ежесекундно напоминает поразительная мощь «Эдема»: «необходимо во всем исходить из радикального несоответствия мысли и секса, дабы не стать жертвой того, чем Фрейд угрожал Юнгу, а именно: «вязкого болота оккультизма». (Лакан)

6. — Отвергать одновременно цензуру и контр-цензуру: одна — моральная, вторая — психологическая. То есть отвергать эксплуатации сексуальных образов (сексуальность вместо секса). Упорно отвергать, повторяя себе это столько раз, сколько требуется, любую сублимацию и, в частности, ту, которая способна являться в виде псевдо-наготы. Цензура — торможение в первой степени. Контр-цензура — подавление второй степени (жеманность, эротизм).

7. — Беспрерывно утверждать материалистическое основание. Впрочем, материализм все еще подавляют и, следовательно, он способен заявлять о себе лишь под маской чудовищности, о которой пока никто не имеет ни малейшего представления. Ибо он, в конечном счете, еще более чудовищен: полная очевидность, противостоящая бесконечности той же вселенной. Что-то вроде дионисийской тяги к потрясениям: «Облаченный в священные одеяния, он алчет крови агонизирующих козлов, одержимый неуемной жаждой сырой плоти». (Эврипид). Но никакого мифа, никакого бога. Вечное возвращение к животному. Только описание взрыва в пустыне.

8. — Сознательное убийство любой сексуальности, чистой или нечистой, по одной простой причине: принять ту или иную сексуальность — значит поверить в невозможную адекватность мысли и секса. Против всего, что хочет показаться, оставаясь скрытым. Против всего, что хочет скрыться, думая, что показывается. Убийство против наслаждения на фоне чистоты.